четверг, 26 декабря 2013 г.

Тема дня

Тема дня

Питер УИЛКОКС: «Мне было жалко cледователей»

Posted: 26 Dec 2013 11:01 PM PST

Капитан корабля Arctic Sunrise встретился в Санкт-Петербурге с корреспондентом «Новой» и рассказал о пребывании в российской тюрьме, своей команде и будущих плаваниях

Фото Евгения Фельдмана

Я чувствую облегчение оттого, что нас амнистируют. Но я не понимаю, почему нам вообще нужна амнистия, мы же не сделали ничего плохого. Это наше мнение разделяет Международный трибунал по морскому праву: они тоже считают незаконным то, что с нами делали. Так что, по-хорошему, перед нами должны бы извиниться и отпустить без всяких амнистий.

— Как вы пережили два месяца в тюрьме? Можно ли назвать этот опыт интересным?

— (Улыбается.) Ну, интересный — можно и так сказать. К нам относились неплохо, условия содержания были терпимые, особенно здесь, в Петербурге. Но запирать людей в одной камере на полтора месяца, пока они еще не осуждены, только ждут суда, — не думаю, что это правильно. Общество не должно так относиться ни к одному своему члену. Всегда будут люди, которых необходимо изолировать от общества, но одно дело — лишить кого-то свободы, другое — двадцать три часа в сутки держать его в маленькой камере, давая на прогулки лишь один час в день. Россияне должны подумать о том, чтобы изменить эту систему.

— Вы опасались, что останетесь в российской тюрьме на 15 лет?

— Я волновался, что это может произойти, но никогда до конца не был убежден, что так случится. Видите ли, акции «Гринписа» всегда очень аккуратны: во-первых, мы принципиально действуем ненасильственно. Во-вторых, мы не наносим вреда имуществу. Ничто на «Приразломной» не пострадало от присутствия наших активистов. Все, чего мы хотели, — вывесить баннер, как и год назад, когда мы провели акцию и ушли. Именно поэтому меня так шокировало обвинение в пиратстве. Я сначала попросту не поверил в него. Мы были безоружны, не применяли насилия, не наносили вред имуществу, а без этого — какое пиратство?

И тем не менее было нервно. Зная, что против нас никаких доказательств, я все еще находился в тюрьме вместе со всей командой. Но в конце концов, прокурорам пришлось отбросить обвинения. Мне было даже жалко следователей, которые пытались доказать, что мы пираты.

— Как вы думаете, эти два месяца в тюрьме принесли какую-то пользу?

— Это вы мне скажите. Если в России поменялось мнение о нефтедобыче в Арктике, если об опасности этого бурения теперь говорят больше — значит, все было не зря.

— Ваши первые ощущения на свободе?

— Первые дни ты так потрясен свободой, что трудно что-то запоминать. А потом приходишь в норму и уже не помнишь, как было в тюрьме. То есть я могу вспомнить, что был испуган и волновался о будущем, но то чувство ушло полностью.

— Как вы провели месяц в Петербурге?

— Я в красивом городе, это едва ли не лучшее их всех мест, где мы могли оказаться в этих обстоятельствах. Я довольно много гулял, сходил в Эрмитаж и еще надеюсь побывать на «Авроре». Еще, пока мы здесь, я хочу собрать все англоязычные книги, которые накопились у нас за три месяца, и передать в СИЗО-1: наверняка там иногда появляются заключенные-иностранцы, а я по себе знаю, что в тюрьме книга на английском — бесценный подарок.

— В будущем вы бы хотели вернуться в Россию?

— Я не уверен, что мне дадут визу. Если мне не откажут, я бы вернулся сюда. Я встретил здесь много замечательных людей. Все эти молодые волонтеры, которые собирали нам передачи в тюрьму и выстаивали в мурманском СИЗО очереди с четырех утра... Мое отношение к системе следствия в России не имеет ничего общего с чувствами к россиянам. Я впервые побывал здесь в 1967 году, и эта страна мне не чужая. Вместе с еще несколькими американскими студентами я ездил в лагерь «Артек» в Крыму. Мы провели там 6 или 7 недель и еще неделю в Москве. Самое важное, что я запомнил: когда русские узнавали, что я американец, они подходили и говорили: «Мы хотим мира, у нас было достаточно войн». Это был важный месседж, который я мог передать в США, ведь тогда наши правительства боролись еще ожесточеннее, чем сейчас.

— Как вам удавалось общаться в тюрьме с сокамерниками или охранниками?

— Никак. Там была изоляция, а ее в российских тюрьмах хорошо умеют создавать. Прошел месяц, прежде чем я смог позвонить родным. С ребятами удавалось перекрикиваться через стену во время прогулок. Радостными моментами были поездки в Следственный комитет — тогда мы наконец-то могли увидеть друг друга и поговорить.

Все мы стали командой довольно быстро: как только собрались на корабле, стали работать и жить вместе. Но теперь мы намного ближе друг другу — не столько команда, сколько семья. Некоторых я знаю больше десяти лет: с Димой (Литвиновым. — Н.З.) мы впервые работали вместе в 1995 году, с Полом Ружицки я познакомился 25 лет назад. Работа в «Гринписе» уникальна, нет ничего похожего. Поэтому среди нас есть люди, которые остаются на этой работе очень долго. Вот я работаю 32 года и никуда из «Гринписа» не собираюсь. В феврале я должен уйти в рейс на Rainbow Warrior (еще одно судно «Гринписа». — Н.З.).

— Чем вам так нравится эта работа?

— Самое мое важное умение как капитана судна — быть преданным своей команде. Такие люди, как Марко (швейцарец Марко Вебер, альпинист, карабкавшийся на «Приразломную». — Н.З.), Сини (Саарела из Финляндии, тоже участвовавшая в вывешивании баннера. — Н.З.), Камилла (Специале, волонтер «Гринписа» из Аргентины. — Н.З.), вдохновляют меня. Вот почему я работаю в «Гринписе»: ради таких людей. На корабле было очень комфортно, потому что мы все были сосредоточены на нашей цели. В тюрьме у меня совсем не было информации о том, что происходит снаружи, но я твердо знал: весь «Гринпис» очень старается меня вытащить. Я никогда в этом не сомневался, никогда не боялся: а вдруг они не против, чтобы мы были в тюрьме еще месяцок, а они соберут побольше пожертвований. Я абсолютно в них уверен.

— Тюрьма не изменила вашего отношения к работе?

— Если бы мне в августе сказали, что придется провести два месяца в тюрьме и еще месяц, не имея возможности выезжать из Петербурга, я бы пошел на этот риск. А если бы сообщили, что придется провести в российской тюрьме 15 лет, я бы перевернулся на другой бок в своей кровати и никуда бы не поплыл. В тюрьме как таковой нет ничего особенно страшного. Пугала неизвестность, сколько нам еще там оставаться.

— Значит, вы будете продолжать участвовать в опасных предприятиях «Гринписа»?

— Сдаться сейчас — это значит, что мы отдадим Арктику в руки нефтяных компаний, чтобы они получили еще прибыль, высасывая последние соки из нашей планеты. Я совсем не готов это сделать. Ученые говорят, что уже добытой сейчас в мире нефти хватит, чтобы повысить температуру на Земле на два градуса, что вызовет еще большее таяние льдов. И тогда у нас у всех будут очень большие проблемы.

Я начал работать в организациях защиты природы 40 лет назад. Но прошло столько времени, и сейчас все намного хуже. Я сильно обеспокоен будущим моих детей. Я даже не уверен, что они захотят рожать своих детей, зная, в каком изменившемся мире им придется жить. Один австралийский ученый полагает, что через 20 лет океаны станут настолько кислотными, что коралловые полипы не смогут строить свои рифы — основу морской фауны… И вы спрашиваете, сдамся ли я? Я не сдамся.

Наталия Зотова
Корреспондент

Справка «Новой»

Питер Уилкокс родился в США, в штате Коннектикут. Он ходит на судах «Гринписа» 32 года, но в экологических проектах участвовал и ранее — управлял шхуной Clearwater, построенной, чтобы привлечь внимание к загрязнению реки Гудзон. Тогда он познакомился со своей будущей женой Мэгги — поженились они лишь два года назад. Именно Уилкокс был капитаном Rainbow Warrior — корабля, который в 1985 году у берегов Новой Зеландии взорвали французские спецслужбы; тогда погиб фотограф Фернандо Перейра. С тех пор власти разных стран вели себя по отношению к кораблям «Гринписа» аккуратно — до дела о пиратстве.

Дошел до Берлина

Posted: 26 Dec 2013 09:21 PM PST

Разговор поэта с гражданином для «Новой газеты». Теперь Дмитрий Быков надеется на встречу с Михаилом Ходорковским в Москве

Reuters

Как вы понимаете, — сказал Ходорковский, — я свои первые интервью распределял с учетом своих долгов. «Новой газете» я многим обязан. Все уже приехали, а от нее никого. Сегодня собирался звонить Муратову — не обидел ли я вас чем.

— А тут он меня и прислал.

— Да. И в жизни вы примерно вдвое уже, чем на фотографиях.

— Спасибо, Михаил Борисович. Я и так к вам хорошо отношусь.

1

— Я давно хотел спросить, что вы думаете о Суркове?

— Я знаю его с ранней его — и моей — молодости.

— Да ладно, вы старше.

— На год.

— А мне казалось, лет на пять.

— Нет. Когда они с Александром Касьяненко пришли в «Менатеп», мне было двадцать четыре, а им, соответственно, года по двадцать три. И я с первых минут разговора определил, что это очень талантливые люди. Сурков — исключительно одаренный пиарщик, а я за талант могу простить все — ну, почти все. Это сегодня кажется: подумаешь, внедрить лейбл на циферблат часов в программе «Время». А тогда это была революция. Я жалел, когда мне пришлось с Сурковым расстаться, — но пришлось делать выбор, и я его сделал.

— Сурков, как видим, не пропал. Сильно ли он изменился, по-вашему?

— Он остается очень талантливым креативщиком.

— И называет Владимира Путина «белым рыцарем».

— Это логично. Он человек линейно порядочный — то есть предан корпорации, на которую работает. Большего почти ни от кого требовать нельзя.

— Неужели и «Наши» кажутся вам талантливым креативом?

— Разумеется. Это явление яркое, а значит, за ним стоит талант. Иной вопрос, что это за яркость, насколько она притягивает — или, скорей, отталкивает. Мы не всегда знаем, каковы задачи людей, работающих в крупных корпорациях (а сегодняшнее российское правительство и есть крупная корпорация). Иногда они озабочены тимбилдингом или моральным воспитанием молодежи. Иногда — освоением бюджета. А может быть, в их многоходовых комбинациях важно кого-то воспитать от противного, создать предельно отталкивающий образ.

— Вы допускаете, что «Наши» созданы как дурной пример? «Не делай так»?

— Я скорей допустил бы освоение бюджета.


2

— Очень многих разочаровало ваше заявление об отказе от политики.

— Я могу с уверенностью сказать только, что для меня закрыта тема бизнеса — и, соответственно, борьба за активы ЮКОСа — и что приоритетом для меня сейчас является борьба за освобождение моих друзей и коллег. Я не вижу себя в борьбе за власть — прежде всего потому, что во власти надо быть гением интриги, а в этом я понимаю очень мало. В промышленности — значительно больше. Это не значит, что во власти нет и не было профессионалов. Скажем, очень умным человеком я считаю Касьянова. Кудрина, хотя он скорее финансист, нежели промышленник. Естественно, я не жду для себя никаких предложений от нынешней власти — они меня и не интересуют. В остальном ни от какой работы зарекаться не стану.

— Меня не столько интересует вопрос, почему вас отпустили...

— Тем более что я уже много раз признался: у меня нет точного ответа.

— …сколько вопрос о том, почему вас десять лет назад посадили.

— Не знаю, поверите вы или нет, но у меня и тогда не было никаких властных амбиций. Я не видел себя премьером и не собирался бороться за премьерское кресло. Я не планировал никакого захвата парламента, в котором меня столько раз обвиняли. Я финансировал несколько политических партий, потому что парламент рисовался мне местом для политической борьбы. Мне представлялось, что с этой борьбой вполне может справиться профессиональный политик — например, Явлинский. Если бы в парламенте было тридцать процентов оппозиционеров, это была бы вполне адекватная Дума. Не знаю, насколько вы вообще меня представляете, но я во всяком случае не слабоумный, чтобы мечтать о политическом перевороте; и десять лет назад тоже не был слабоумным.

— Но говорили, что вы хотели отдать Западу контроль над российской нефтью...

— Это говорили не только вам, но прежде всего президенту. В аналитических справках, которые ложились ему на стол, эта мысль подчеркивалась. Я, напротив, в это время планировал сделку, которая позволила бы России вместе с Америкой — на чем наши связи заметно укрепились бы — контролировать огромные нефтяные запасы во всем мире. Эта сделка сорвалась из-за жадности или зависти некоторых недальновидных людей — я чувствовал тогда не столько злость, сколько действительно сильную обиду. Ни о какой передаче российской нефти под западный контроль речь не шла вообще. Поверьте мне, я стараюсь в жизни врать как можно меньше.


3

— Сегодня самый страшный жупел — развал страны. Неужели эта угроза реальна?

— В реальность распада СССР тоже никто не верил. Распад происходит не тогда, когда ослабевает вертикаль, — она и сегодня, в условиях, когда все боятся и переваливают ответственность, достаточно слаба. Распад происходит, когда у страны нет модели общего будущего — и тогда различные ее части начинают искать, где лучше. Страны притягиваются к центрам силы. В Краснокаменске я отчетливо видел, что восток России становится все более китайским — не потому, что Китай кого-то завоевывает, а потому, что влияет, заселяет, проникает туда, где слабеет влияние центра. В принципе у России вполне есть возможность продолжать сырьевое существование, хоть и не столь богатое, как в нулевые годы. Население будет беднеть — и все-таки ничего не понимать. Однако в один далеко не прекрасный момент выяснится, что Республика Саха, Дальний Восток или Поволжье существуют в значительной степени сами по себе. Я считаю угрозу распада самой реальной — и самой страшной. Если сохранится нынешняя модель — другой вариант трудно представить.

— Хорошо, каким вам видится место России в мире — кроме сырьевого придатка?

— Ну, есть еще торговля оружием — но это очень узкий сегмент. У России, мне кажется, другой путь. Экономика знаний — так его называют обычно.

— То есть ай-ти?

— Нет. Продавать софт, как выяснилось, невыгодно — он слишком легко воруется. Дело не в ай-ти, потому что мне кажется, что двадцать первый век вообще будет веком борьбы за индивидуальность, против тотального копирования. Вот на вас джинсовый костюм, мы все когда-то о таких мечтали, у людей были вообще унифицированные требования, и серийное производство восторжествовало во всем. Включая культуру. Сегодня модным стало что-то новое — завтра это носят все; сегодня модной стала книжка о мальчике-волшебнике или коде древней секты — завтра все это издают и пишут. Апофеозом этой цивилизации копирования стало появление 3D-принтера. В перспективе он позволит вам немедленно скопировать любую понравившуюся вещь, включая пистолет. Штамповка перестает быть ценной: в сегодняшнем мире платят не за понравившуюся игрушку, которая стоит доллар, а за игрушку, которой ни у кого больше нет. Она будет стоить десять. Начинается эра индивидуального дизайна в одежде — раньше этим занимались маргинальные модельеры, которые шили единственные экземпляры для звезд, а сегодня единственный экземпляр хочется каждому. Тотальное копирование дошло до того, что единственной дорогостоящей вещью становится штучность.

А Россия, как вы знаете, всегда была сильна не серийным, а штучным производством, не массовым, но авторским началом. И потому в идеале распределение населения мне рисуется так (я представляю, какие начнутся аргументы про утопичность, — но востребованность национальной утопии сегодня бесспорна, с антиутопиями можно уже на порог не пускать): десять процентов занято в сельском хозяйстве (до трех, как в Штатах, мы нескоро дойдем), двадцать — в добыче и обработке сырья, двадцать — в так называемом постиндустриальном секторе, то есть производстве услуг, двадцать — в промышленности, десять — в бюджетной сфере, образовании, здравоохранении, на военной службе. И еще двадцать — в той самой экономике знаний, для формирования которой я и вкладывал столько денег — это был безусловный приоритет, — в академию интернет-образования. Добивался от губернаторов, чтобы это появлялось на местах. Сейчас интернет и так развивается хорошими темпами — но надо, чтобы развивались не только социальные сети; чтобы он был главным средством обучения, транслировал лекции, формировал среду. Есть, строго говоря, два способа перетащить двадцать процентов населения страны в этот интеллектуальный, передовой сектор экономики. Первый — именно тотальный образовательный проект, на который брошены лучшие силы и максимальные средства. А второй — вероятно, не наш путь, потому что он слишком жесток. Урбанизация.

— В смысле — превращение двух третей страны в дикое поле? Был такой проект, кажется, в Минрегионе...

— В Канаде это превращение никого не погубило, напротив, привело к резкому росту. Есть полоса городов, и есть север, практически безлюдный: половина площади страны — 70 000 жителей. Канада нам климатически ближе всего, и вообще это не худший образец, — но не думаю, что концентрация населения в городах будет признана популярной мерой. Хотя эта мера спасительна: вам никогда не приходило в голову, почему русская интеллигенция после двадцатых перестала производить смыслы?

— Запугана была, вероятно.

— При Александре III не запугана, при красном терроре не запугана, а после чисток и высылок вдруг сразу запугалась? В стране было, насколько я помню, три главных интеллектуальных центра — беру количество учебных заведений, газет и издательств. Москва, Петербург и Поволжье, причем в Поволжье — Самара, развивавшаяся быстрей, чем Чикаго. Именно эти три центра были разогнаны. Интеллигенция осталась, но до шестидесятых годов (когда ее вновь стали собирать в центрах вроде Новосибирска, Дубны, интернате Колмогорова) смыслов не производила. Почему? А потому что идеи возникают в диалоге, взаимодействии, в высокой концентрации интеллекта. Я по себе знаю — мой случай особенно нагляден, и я этой черты не стыжусь: с умным собеседником умнею, с глупым — глупею. Концентрация населения в городах — залог того, что в этих городах будет биться мысль, будут сталкиваться концепции. Но не знаю, насколько страна готова к тому, что ее основой станет городская цивилизация. Этого здесь никогда не было.

— Подозреваю, что без авторитарных мер вы из болота никого не вытащите...

— Авторитарный лидер на несколько лет, на время создания институтов, — это, боюсь, неизбежно в стране, где по всем опросам две трети населения готовы препоручить власти право на любые решения. Иное дело, что первыми решениями такого лидера должно быть перераспределение колоссальных, избыточных сегодняшних полномочий президента и создание работающих институтов.

— То есть все-таки Ли Куан Ю.

— Почему обязательно? У руководства любой крупной корпорации есть подобный опыт.


4

— А разве не реформа пенитенциарной системы?

— Вот тут я плохой советчик. Я даю советы только там, где реально представляю выходы. А как изменить пенитенциарную систему России, я не знаю. Как справиться с преступностью, как организовать труд на зонах? Я могу подойти и негромко дать совет: нельзя ли все-таки, чтобы не били в ШИЗО? Но там, где сидел я, царил образцовый порядок. Его начинали наводить, как мне рассказывали, за месяц до моего появления. Приезжал генерал лично выбирать для меня рабочее место.

— Над которым висела камера.

— Да, а когда переводили меня — переносили ее.

— Но можно же сделать так, чтобы закон работал? Чтобы правосудие не было обвинительным? Чтобы оно не подменялось произволом?

— Вы не поверите, но закон работает.

— Изумительно слышать это от вас.

— Применительно к семидесяти, а то и восьмидесяти процентам населения. Не работает он — и заменяется произволом — в политических процессах и делах против крупного бизнеса. Они составляют никак не больше одной пятой. А остальное, основное — бытовые преступления, мелкая уголовка и наркомания. Вы знаете, что подавляющее большинство сидящих — наркоманы?

— Или те, кому подбросили...

— Подбрасывают в единичных случаях, если речь опять-таки не идет о политике или бизнесе. Или уж тогда, когда решить проблему законным путем невозможно. Вот вам пример: со мной сидел человек, совершивший порядка семисот квартирных краж. Поймать его ни на чем не могли. Профессионализма не хватало. Он был большим профессионалом, чем полиция. И тогда ему подбросили наркотики. Но остальные наркоманы — банальные любители дури, чрезвычайно распространенной в провинции.

— Что вы почувствовали, узнав, что у вас руки по локоть в крови?

— Я не удивился, удивляет скорей другое. Может, хоть вы мне объясните, почему эта дубинка — организация убийств — так и не была пущена в дело?

— Ну, моя-то версия проста: вас готовят в преемники, преемник может уходить от налогов, но убийцей быть не может.

— А если серьезно?

— Может, там все настолько рассыпалось?

— Рассыпалось там хорошо, потому что убийцы мэра Петухова, например, в процессе расследования поменялись. Были одни фамилии, стали другие. А где же прежние? Исчезли, они оказались не виноваты. На третьем процессе по делу Петухова его жена вдруг вспомнила, будто он ей накануне гибели говорил: «Миша на меня давит». А почему не вспоминала раньше? Боялась, говорит она. Я понимал, что если возникнет дело об убийствах — там могут нарисовать любую улику, любого свидетеля, который скажет что угодно, — тут это проще, чем щелкнуть пальцами. И только одного я не понимаю до сих пор: почему они так на это и не пошли?


5

— Вы допускаете, что вернетесь в Россию?

— Я назвал условие, оно очень простое. Отмена иска, который висит надо мной еще с первого дела. Иначе впустить-то впустят, ну а выпустить...

— С той же вероятностью они могут этот иск сначала отменить, а потом возобновить...

— Нет. Это публичный отказ от собственного решения, а Путин никогда не отыгрывает назад. С его точки зрения, это потеря лица.

— Вы успели соскучиться?

— Я вообще-то русак, как бы странно ни звучало это заявление. Климат, скажем, Карелии для меня оптимален, я люблю Русский Север, мне нравится жить в России. Одно там не нравится — всесилие спецслужб, силовиков вообще. Когда любой их представитель может к тебе вальяжно обратиться: але! предъяви документы! Я не против предъявить документы, но меня раздражает этот тон. Впрочем, и эта проблема разрешима.

— Думаю, если изменится атмосфера в стране...

— Атмосферы мало. Нужна децимация. Увольнение десятой части. Не поможет — еще раз.

— Они тут же пойдут в бандиты.

— Ну, положим, недалеко они уйдут...

— Хорошая интонация. Повеяло девяностыми.

— Кстати, об искоренении коррупции. Искоренить коррупцию невозможно. Но она не должна быть государствообразующим явлением. Тут такая тонкая разница... Одно дело — когда человек берет деньги и за это что-то делает, и совсем другое, когда он делает только то, за что может взять деньги.


6

— Сейчас, когда интернет дал слово каждой ж..., подвиг превратился в серьезную психологическую проблему. Его как бы не для кого совершать: упорствовать — смешно; защищать своих — мафиозно. Нет консенсусного мнения, понимаете, и нет морали, так что любой подвижник выглядит прежде всего шутом...

— Этой проблемы для меня нет. Мне радикально безразлично мнение людей, которых я ни во что не ставлю. Я умею от него абстрагироваться в принципе. И напротив — для меня радикально важно мнение людей, которые для меня что-то значат. Я знаю, что Ахеджаковой оборвали телефон после того, как я ее назвал в числе этих людей. Ну, пусть она меня простит.

— Вы не можете не понимать, что одна из драм здешней истории — соотношение между человеком и его социальной ролью. Иногда человек и не думает о политике, власти или моральном авторитете — а ниша втягивает его...

— Я это знаю. (Пауза.) Знаю.


7

И коротко от автора.

Встреча с Ходорковским не то чтобы вернула мне надежду — я ее не терял, — но многократно ее усилила. Я увидел человека, который знает, что делать, и способен наслаждаться самим процессом решения масштабной задачи.

Чем бы он ни занимался, этот дух азарта, знания и активности будет ему сопутствовать, и значит, всех этих вещей в нашей жизни прибавится.

«Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою» — сказано у Бродского о русском героизме.

Полдела сделано: Ходорковский дошел до Берлина.

Осталось дождаться такой же встречи в Москве.

Беседовал Дмитрий Быков
обозреватель «Новой»

ФСБ о русских войнах и перестройке-2

Posted: 26 Dec 2013 08:18 AM PST

Стремительное освобождение Михаила Ходорковского естественным образом затмило все события конца года. Так, в тени главного информационного повода остался новый обширный доклад политолога Станислава Белковского «Русские войны-2013», который был представлен в Интерфаксе 17 декабря. Документ, надо сказать, совсем небезынтересный.

Белковский стал известен более 10 лет назад благодаря другому докладу — «Государство и олигархия», направленному как раз против Михаила Ходорковского. Тот доклад, представленный в мае 2003-го, вызвал огромный публичный скандал. Многие обвиняли автора, что он отработал заказ питерских силовиков создать политическое обоснование «дела ЮКОСа». Белковский старался от такой версии открещиваться — иногда получалось убедительно, иногда не очень. Со временем он с МБХ, похоже, помирился — об этом свидетельствуют многие его статьи последних лет в поддержку главного российского политзаключенного. Помирился ли на самом деле или это тоже игра — неизвестно.

Белковского называют авантюристом, мистификатором, провокатором, мастером эпатажа, шоу-политологом и т.п. Анализ его работы за 10 с лишним лет позволяет найти подтверждения любому из этих эпитетов. Но нельзя не признать, что долгосрочные оценки этого политолога нередко оказываются верными, хотя в краткосрочных прогнозах он зачастую попадает пальцем в небо. Некоторые сенсационные подробности, которыми политолог любит одаривать публику, изначально кажутся выдумкой или блефом, хотя впоследствии часто и неожиданно подтверждаются. Так или иначе, труды Белковского почти всегда интересно читать. Его доклады, нашумевшие и не очень, напоминают нечто среднее между политологическими изысканиями и особым жанром художественной литературы. Это вполне относится и к «Русским войнам-2013» (http://slon.ru/russia/doklda_belkovskogo-1035081.xhtml), которые Белковский представил в качестве официального руководителя ФСБ. Не пугайтесь: ФСБ — это всего лишь Фонд Станислава Белковского. (Раньше политолог выступал от имени Совета по национальной стратегии и Института национальной стратегии, но, как он сам заявил на презентации в Интерфаксе, его с этими организациями больше ничего не связывает.)

«Русские войны-2013» посвящены нескольким крупнейшим политическим, бюрократическим и корпоративным конфликтам уходящего года — об этом сообщает нам подзаголовок доклада. Но складывается впечатление, что доклад затеян несколько с другой целью — вновь обосновать любимые белковские теории «монетократии», «горизонтали власти» и «перестройки-2», которыми политолог пытается заворожить нас уже несколько лет.

Важнейший персонаж «Русских войн» — премьер Дмитрий Медведев. Белковский и его анонимные соавторы из ФСБ (возможно, никаких соавторов и нет, а «молодые политологи» его Фонда — очередная мистификация) пытаются ответить на вопрос, когда Владимир Путин сменит главу правительства и сменит ли вообще. А если да — то на кого.

Белковский и Ко считают аппаратные удары, которые получал Медведев в конце 2012-го и на протяжении всего 2013 года. Здесь и отставка Анатолия Сердюкова, который, по версии ФСБ, в какой-то момент излишне сблизился с ДАМом, что в аппаратном смысле не пошло бывшему министру обороны на пользу. И увольнение в мае 2013 года с вице-премьерского поста Владислава Суркова — мощной опоры премьера в правительстве. И инициатива КПРФ собрать 1 млн подписей за отставку кабинета — а ведь коммунисты на такие смелые шаги просто так, без кремлевского одобрения почти никогда не идут. И разнос, который Путин учинил Медведеву на заседании Набсовета Агентства стратегических инициатив в ноябре. И критика правительства в недавнем послании президента Федеральному собранию — знаменитые майские (2012 г.) указы Путина или не выполняются, или выполняются так, чтобы вызвать в народе недовольство (глупость или измена?). И даже ликвидация РИА «Новости» — информационной структуры, которая считалась близкой к ДАМу и его окружению.

Но здесь же докладчики приводят целых восемь аргументов, почему Медведев может сохранять свой пост чуть ли не до морковкина заговенья.

«Во-первых, г-н Медведев вполне смирился со своей нынешней политико-аппаратной ролью и готов терпеть от политического патрона всевозможные унижения ради дальнейшего исполнения загадочного и полумистического «пакта-2018».

Во-вторых, ключевые политические и экономические решения могут приниматься президентом и помимо премьера, и скоропостижно убирать столь покладистого главу кабинета министров практического смысла нет.

В-третьих, диалектическая триада российских премьеров, которых назначал лично г-н Путин: М. Фрадков, В. Зубков, Д. Медведев, — указывает на то, что настоящий путинский глава правительства должен быть полностью политически зависим от президента.

В-четвертых, любой альтернативный премьер (А. Кудрин, С. Шойгу и др.) сразу же по факту назначения станет источником надежды для значительной части элит и весомым политическим сигналом для части народа, что само по себе обострит борьбу за престол-2018. К чему глава государства едва ли стремится. Он не хочет раньше времени становиться «хромой уткой», равно как и превращаться в «плохого президента при хорошем премьере». Д. Медведев же источником надежды давно уже не является. И не станет им вновь (как в 2008-м).

В-пятых, политический стиль и логика В. Путина показывают нам, что этот тип властителя стремится принимать важнейшие решения в последний момент, когда их уже нельзя не принимать, и оставлять себе руки развязанными до самого конца. Следовательно, менять главу правительства надо лишь тогда, когда его уже нельзя не менять. А пока ситуация для президента не выглядит столь критической, а подобная постановка вопроса — абсолютно своевременной.

В-шестых, отдельные кадровые перестановки в кабинете министров могут служить компромиссной заменой отставки правительства в целом.

В-седьмых, Д. Медведев остается для В. Путина политическим сыном, и как бы сильно порой ни было недовольство правительством со стороны президента, глава государства не желает своему сыну-премьеру зла. Поставить не вполне разумное дитя в угол/на горох — это одно. Убить (пусть даже только политически) — совсем другое.

Также не следует забывать, что г-н Медведев ныне не просто премьер, но еще и председатель партии «Единая Россия». Следовательно, отправив в отставку кабинет, г-н Путин вынужден будет задуматься и о замене главы «партии власти», а это лишние хлопоты».

Но и еще один, дополнительный, убойный аргумент, вполне подходящий для светской хроники скорее, чем для политологического исследования. Оказывается, по версии Белковского, Медведев перемещается из дома (загородной резиденции) на работу (в Белый дом) по воздуху — как Змей Горыныч или Баба-яга. Но не самостоятельно и не в ступе, а кортежем из трех вертолетов! Один вертолет — собственно премьера, два — ФСО. Такое, считают авторы доклада ФСБ, не позволено в нашей стране никому, кроме Путина и Медведева. Значит, премьер на своем посту еще поживет — аппаратные детали иногда говорят о слишком многом.

ДАМу припоминают и еще одно болезненное аппаратное поражение в 2013 году — неудачную попытку уволить главу «Российских железных дорог» Владимира Якунина. Дело было в июне: премьер уже совсем было подписал постановление об отстранении 65-летнего железнодорожника. И пресс-служба правительства начала информацию о документе и назначении нового председателя правления РЖД, бывшего губернатора Свердловской области Александра Мишарина распространять. Но не тут-то было. Якунин вдруг обнаружился в «морской резиденции» Путина в Стрельне, близ Санкт-Петербурга. И там очень удачно поел с президентом глухаря, договорившись, что остается на занимаемом посту. А ДАМской пресс-службе пришлось оправдываться, что постановление правительства изготовили и разослали какие-то хакеры из Иркутской области.

История известная. Но Белковский не был бы Белковским, если б не навесил на нее несколько леденящих душу «скрытых» подробностей. Так, он рассуждает о долгой информационной войне против Якунина, которая началась задолго до «отставки» главы РЖД и отнюдь не закончилась после «поедания глухаря». Авторы доклада ФСБ притягивают к антиякунинской кампании и оппозиционера Алексея Навального, и владельца фонда Hermitage Capital Билла Браудера. По их версии, в замене руководства РЖД были и остаются особо заинтересованы некоторые близкие к главе правительства бизнесмены, связанные с крупным логистическим бизнесом в железнодорожной отрасли, а также президент госкорпорации «Российские технологии» Сергей Чемезов. А самому Якунину грозят даже скорым попаданием в новую версию американского «списка Магнитского». Что из этого правда, а что нет, мы, наверное, когда-нибудь узнаем, но нескоро.

Вообще, надо сказать, Билл Браудер вырос в «Русских войнах-2013» до почти инфернальных масштабов. ФСБ приписывает известному инвестору несколько прегрешений, среди которых самые страшные:

— Браудер отчаянно скуп, и всю кампанию по лоббированию «закона Магнитского» в США и Европе якобы вел за чужой счет (складывается впечатление, что деньги Hermitage Capital представляют для г-на Белковского не только теоретический интерес);

— скоро владелец Hermitage начнет продавать места в «списке Магнитского» — а также услуги по «невключению» в список.

Как сможет всего этого добиться бизнесмен, пусть даже очень влиятельный, если «список Магнитского» формируется властями США, доклад Белковского и Ко не объясняет. Похоже, авторам ФСБ несколько затуманили их аналитический взор типично российские способы и приемы «решения вопросов».

Правда, больше, чем Браудеру, внимания в докладе уделено будущим возможным преемникам Путина в 2018 году и их борьбе между собой. ФСБ докладывает нам следующее:

«…памятуя о том, что аналогичная борьба, вышедшая из-под аппаратного ковра в 2005–2007 гг., способствовала деконсолидации элит и определенной дестабилизации государственного организма, г-н Путин пока посылает своему окружению/основным группам влияния сигналы примерно такого содержания: весьма вероятно, что в 2018 году я снова останусь, поэтому не надо выходить на тропу конкуренции за мой престол раньше времени. Однако в условиях перестройки-2 у президента нет достаточных рычагов, чтобы блокировать боевые действия и в принципе исключить муссирование тему преемничества. К актуальным и потенциальным участникам борьбы за престол сегодня относят(ся): упомянутые выше С. Иванов, А. Кудрин; министр обороны Сергей Шойгу; вице-премьер по оборонно-промышленному комплексу Д. Рогозин; до недавнего времени (досрочных выборов мэра Москвы) — С. Собянин».

Притом, по версии Белковского, никто не отменял и неформальный пакт Путина–Медведева, согласно которому ДАМ остается в премьерах как раз до 2018 года, а затем вновь, как и в 2008-м, переезжает в президентское кресло. Верится в это с трудом. Но ясно тем не менее, что борьбы потенциальных преемников мягкой и спокойной не будет. А значит, исследователям «русских войн» предстоит еще работать и работать над любимой темой.

Кстати, в докладе утверждается, что досрочные выборы мэра Москвы в уходящем году нанесли удар по позициям и амбициями Сергея Собянина. Который якобы выиграл слишком неубедительно, чтобы потом претендовать на пост премьера и роль преемника Путина. А главный оппозиционный кандидат Навальный, согласно этой версии, объективно действовал в интересах Дмитрия Медведева и его «группы поддержки», состоящей из чиновников и крупных бизнесменов.

Надо сказать, что общие выводы докладчиков о результатах досрочных выборов мэра стоит процитировать отдельно:

«С. Собянин, получив относительно скромный результат, должен смириться с отказом от далеко идущих амбиций, надежд на пост премьер-министра РФ и позицию преемника-2018 и сконцентрироваться на проблемах города Москвы. В этом смысле группы и кланы, близкие к Д. Медведеву, победили.

Операция «легитимация» провалилась. Было доказано (о чем ФСБ говорит уже не один год), что ограниченная легитимность столичного руководства определяется ситуацией и атмосферой перестройки-2 как таковой, а не той или иной процедурой приведения к власти действующего градоначальника.

А. Навальный сделал решительный шаг в направлении роли и статуса ЕБЛО (единого безальтернативного лидера оппозиции). (Склонность Станислава Белковского к ярким аббревиатурам нередко выводит его за рамки политкорректности. — Прим. ред.)

Не только электорат власти, но и активная, оппозиционно настроенная часть российского общества остается заложницей тотального (тоталитарного) сознания. Такое сознание постоянно находится в поиске нового вождя, безальтернативного и безгрешного по определению, которому нельзя и не следует задавать неудобных вопросов (пока он не полностью разочаровал, разумеется). В этом плане А. Навальный играл для большей части своих избирателей примерно ту же роль, что Б. Ельцин в 1989–1991 гг. и В. Путин в первые годы своего правления. Мысль о том, что стране нужна новая политическая культура и новая политическая система, а не очередной хороший (новый) вождь вместо очередного плохого (старого), пока не очень умещается в воспаленной русской голове. И это несколько печально».

Словом, ФСБ не хочет вождизма. Белковский неоднократно и раньше говорил, что правильная постановка вопроса не «если не Путин, то кто?», а «если не Путин, то что?» — парламентская демократия европейского образца. А Навальный может быть в нашем светлом будущем кем угодно, только не президентом с большими полномочиями. Интересно, что почти то же самое сказал Михаил Ходорковский в своем интервью журналу The New Times сразу после освобождения из колонии. Совпадение.

Заметно, что в докладе «Русские войны-2013» немалую роль играет Анатолий Сердюков. Но не только как вероятный крупный коррупционер (следствие еще не закончено) и один из самых скандальных министров путинской эпохи. Но и как последовательный жесткий реформатор, по воле Путина начавший большие, назревшие и перезревшие преобразования в Вооруженных силах. Белковский и Ко пишет: «Назначение топ-налоговика (Сердюков возглавлял Федеральную налоговую службу в 2004–2007 гг. — Прим. ред.) министром обороны в феврале 2007 года многими было воспринято как сенсация и едва ли не проявление самодурства Верховного главнокомандующего. Однако в этом решении, бесспорно, была вполне определенная логика. Путин исходил из понимания, что радикальная реформа Вооруженных сил необходима, поскольку российская армия — это фактически войско уже несуществующего государства — СССР

Миссией Советской армии было удержание глобального мира посредством перманентного ожидания большой войны. С затратами на это ожидание государство не считалось. Армия же постсоветской России, исходя из политических приоритетов/ориентиров государства, ждать большой войны уже не должна. Она предназначена для участия в малых войнах по периметру РФ, а также выполнения полицейских функций в тех случаях, когда для этого недостаточно сил и ресурсов МВД.

Проведение такой реформы, заведомо непопулярной в войсках, мог обеспечить только человекочиновник: 1) извне военной среды, т.е. не связанный ни романтическими воспоминаниями о великом прошлом, ни мафиозными обязательствами перед этой средой; 2) умеющий быть жестким настолько, насколько это необходимо; 3) доказавший на иных фронтах государственных работ свою управленческую состоятельность (что за период работы на посту главы Минобороны так и не удалось С. Иванову); 4) готовый к роли «плохого парня», т.е. фигуры, на которую сыплются все шишки и которая тем самым и таким образом выводит из-под политико-имиджевого удара непосредственно президента страны. По совокупности перечисленных улик и была выбрана кандидатура Анатолия Сердюкова». Экс-министру обороны авторы доклада посвящают и формулировку почти романтическую: «Перефразируя Уинстона Черчилля, можно сказать: если ты что-то отстаиваешь, у тебя неизбежно появляется много врагов». Надо понимать, что на посту шефа военного ведомства А. Сердюков нажил немало влиятельных противников/оппонентов — и почти всех высокопоставленных генералов, и Сергея Чемезова, и Дмитрия Рогозина, и своего предшественника Сергея Иванова. И в определенный час, да еще после ухода Медведева, Сердюков превратился в неверного мужа и крутейшего из российских коррупционеров.

Увенчан новый доклад Станислава Белковского пафосными выводами:


  • Современная Россия живет в условиях монетократии (всевластия денег), роль политических институтов и субъектов в построении механизма власти и ее осуществления вторична.

  • Реальная «горизонталь власти» пришла на смену мифической вертикали.

  • Президент Владимир Путин, которому и друзья, и враги склонны приписывать огромное могущество, во многом является заложником описанной выше модели власти и с каждым днем все менее контролирует ситуацию как в элитах, так и в стране в целом

  • Любой внутриэлитный конфликт в такой ситуации обладает значительным потенциалом нанесения системе критического или, по крайней мере, значительного (ощутимого) ущерба.

  • Страна переживает «грустный» период перестройки-2, при котором тотальное недоверие к самой системе власти (в данном случае — к монетократии и «горизонтали», подобно тому как в конце 1980-х было утрачено доверие к КПСС) как на уровне элит, так и среди народа в целом, сопровождается повышением общего уровня социального пессимизма до критических значений.

  • Судьба политико-экономической системы и страны «РФ» как таковой в этих условиях уже находится вне разумного контроля политических и экономических субъектов».

«Ну, здравствуйте, гражданин начальник!»

Posted: 26 Dec 2013 04:07 AM PST

Почему должна быть разрушена система наказаний, существующая в России, корреспонденту «Новой» рассказала Надежда Толоконникова


Фото: РИА Новости

Елена КОСТЮЧЕНКО, «Новая»: Когда ты узнала об амнистии?

Надежда ТОЛОКОННИКОВА: Позвонила мой адвокат Ира Хрунова, сказала: ты, вероятно, скоро выйдешь на свободу. Но то, что Верховный суд удовлетворил нашу жалобу, меня интересовало гораздо больше на тот момент.

А воскресенье меня вызывает на днях начальник КТБ №1 (Красноярская туберкулезная больница №1, где Надежда Толоконникова находилась после этапа из-за проблем со здоровьем — Е.К.), и говорит: слушай, я сейчас уезжаю, очень хочу попрощаться. Я говорю: в смысле? Он говорит: ты попадаешь под амнистию.

Но и так нам с Машей оставалось вполне немножко. Именно для себя мы чего-то выгадывать по амнистии совершенно не хотели. Амнистия бы меня действительно волновала, если бы она была шире, чем сейчас, и если бы она касалась большего круга лиц, так как она сейчас ну… забавная такая. Маша сказала, что по амнистии она выходить не собирается, и я сразу же приняла решение, что буду солидарна. Но как всегда, государство людей не спрашивает, поэтому нас выперли без всякого спроса, просто поставили перед фактом —  приехал прокурор и сказал: вот с этого момента вы считаетесь освобожденной.

За пару часов до этого я встретила в больничном дворике ребят, с которыми  занималась в клубе рок-музыкой. И они сказали: Надь, ты вообще знаешь, что ты сегодня освобождаешься? Мы твою фотографию на справку готовим.

— Рок-музыка в тюремной больнице?

— Да. Там есть настоящая рок-группа, причем с таким панк-уклоном, это было большим подарком мне в конце срока. До этого мне предлагали участвовать в мордовских видах деятельности: конкурс «мисс Очарование» и пение под фонограмму.

— Тогда колония говорила, что тебе нельзя давать УДО…

— Из-за неучастия в деятельности учреждения, да. Там есть подобие музыкального центра, микрофон и список фонограмм, ну таких, совершенно нелепых, типа «Выше облаков». Возможности для творчества там практически нет. В КТБ ситуация совершенно иная, для начальника это вопрос престижа, поэтому он выделает все средства, которые были нужны нам для того, чтобы играть нормальную, достойную музыку.

— Ты вторые сутки на свободе. Ощущаешь?

— Нет. Наверное, это очень сильно зависит от того, насколько ты можешь сохранить внутреннюю свободу в заключении. Думаю, мне этого — очень адовыми усилиями — удалось достичь. Поэтому различия не так сильно ощущаются.

У меня дико испортился почерк, пока я сидела, он просто у меня превратился в совершенно какой-то медицинский почерк. Но это имело очень практический смысл — я еще в СИЗО, буквально на первом месяце своего заключения столкнулась с тем, что все, что я пишу, становится достоянием оперативного отдела. Вся тюремная система настроена так, чтобы о ней было рассказано как можно меньше. И на первом месяце моего заключения произошло столкновение с начальником оперотдела СИЗО-6, и она мне сказала о том, что вести какие-либо записи касательно тюремных условий, тюремной жизни запрещено. Я попыталась попросить показать мне соответствующий закон, но она меня попросила не умничать  — мол, все эти записи будут изыматься. Это было самым жестоким для меня в первое время, и единственный раз за первый месяц своего заключения я плакала — именно из-за того, что у меня изъяли записи.

— Сейчас ты думаешь писать об этом всем или нет?

— Это моя обязанность… Я верила в то, что у меня не могут отнять внутреннюю свободу, у меня не могут отнять свободу творчества. А выяснилось, что очень даже могут, и это было невероятно жестоко для меня, потому что все-таки это было для меня таким вот одним лучиком... Потом постепенно я перешла вот на этот зашифрованный почерк, я стала писать обрывочно, эзоповым языком, так, чтобы это не было понятно никому, кроме меня, стала вводить свои знаки, символы, кодовые слова. Постепенно мое письмо превратилось в нечто невероятное, что расшифровать, наверное, не сможет никто.

Мордовия

— Надя, мы прочитали твое письмо из колонии. Но за восемь месяцев до этого к тебе приезжала Елена Масюк. Она подробно расспрашивала тебя, и ты отвечала, что тебя никто не притесняет и все хорошо. Что случилось за это время?

— Ничего особого. На самом деле были причины, по которым я сначала отказывалась говорить о проблемах и нарушениях — и по этим же причинам я потом рассказала о них.

В этой колонии ИК-14 действует мощная круговая порука — и так называемая коллективная система наказаний, коллективная система воспитания. Если воле администрации не подчиняется один человек, то страдают от этого все. И как только я приехала в эту колонию, мне сразу же это доступно объяснили — и представители администрации, и осужденные.

Неплохо продемонстрировали и по тому же разговору с Масюк. Я ей сказала, что иногда бывают проблемы с горячей водой в отрядах. И тогда нам эту горячую воду отключили вовсе. Всех оповестили, что это случилось из-за Толоконниковой. А через несколько дней нам окончательно запретили мыться в отряде вовсе.  То есть если раньше мы могли брать свои тазики, наполнить их водой и подмываться, то потом нам сказали, что мы должны ходить в эту «общую гигиену» — 5 кабинок на 800 человек, часовая очередь.

Ну и понятно, что у меня возникли вопросы, что же будет со всеми этими людьми, если я скажу большее.

— Ты советовалась по этому поводу с адвокатами, с близкими?

— Я знала, что они не могут понять того, что происходит внутри. Это действительно такое государство в государстве, в котором действуют совершенно свои законы, свои правила. И никто с воли реально помочь не сможет.

— То есть они были не в курсе?

— Люди в колонии настроены очень консервативно всегда. И когда у меня возникало желание что-то поменять... Любой человек, если он тем более себя мыслит в каком-то смысле политиком, должен действовать, опираясь на мнение людей, которые его окружают. Я понимала, что они боятся всего, и им действительно есть чего бояться. Я видела, как за полученные кем-то рапорта наказывается весь отряд. Наказывают на несколько дней — запрет на прием пищи в отряде, запрет на пользование своими вещевыми сумками, на пользование туалетом — а это очень много, это стопроцентное омерзение, когда идешь в туалет на улице.

Но я понимала, что я все-таки человек с немножко большими возможностями — и с гораздо большей поддержкой на свободе. И дико долгое время я колебалась, могу ли я принять это решение самостоятельно, не чувствуя их поддержки. Заговорить — это же риск не столько меня, сколько для них. В мае мы с моими адвокатами отправили в прокуратуру жалобы на ряд нарушений в этой колонии. Но за этим последовал реальный ад.

Режим у всей колонии был усилен где-то раза в три. То, что еще вчера было можно, сегодня было уже нельзя. Все практически полностью лишились какого-то личного пространства, если можно говорить о таком на зоне. У нас постоянно находились даже не обычные инспекторы, а отдел безопасности, оперативный отдел. 4-5 раз в день — обыски. Картинно надевали белые перчатки у входа в наш локальный участок, обыскивали всех совершенно подробнейшим образом, досматривали, отнимали те вещи, которые еще вчера были дозволены, в том числе — теплые вещи. Одежду, которая никогда не бывает лишней. В колонии у многих людей вообще никакой поддержки с воли, они получают эти вещи по наследству, и тут вдруг к нам приходят и забирают их.

И наибольшего количества вещей лишились именно те люди, которые имели контакты со мной. Дневальная нашего отряда объявила, что разговаривать со мной запрещено и это будет караться жесточайшим образом администрацией. Что оказалось правдой. На нескольких женщин, которые нашли в себе силы от меня в тот момент не отвернуться,  были составлены незаконные рапорта. И они лишились права на УДО. Одна из этих женщин шла к этому УДО семь лет, вкалывая на промзоне, давая по 120% выработки и выше. Ее перевели в другой отряд и кинули на другой цех. Но она все равно не прекратила со мной общаться. Мы искали с ней каких-то встреч, это было невероятно сложно. Одна из очень трогательных наших встреч произошла на Пасху. Мы пришли вместе в церковь и вместе стояли там ночь. В тот момент оперативники в колонии совсем взбесились. В итоге я ее сама убедила в том, что ей нужно отойти от меня.

Другую женщину — Элину Сорокину — перевели в пресс-отряд. За несколько месяцев она исхудала так, что вообще ничего не осталось. И каждый, кто проходил мимо нее, считал своим долгом упрекнуть ее — что она плохо шьет, она плохо моет пол... А это взрослая интеллигентная женщина, которая совершенно не заслужила такого обращения с собой. А я знала обо всем и понимала, что это происходит из-за меня. В тот момент я решила, что мои действия лишние.

Потом наступило мучительное лето. Особенно отпуск, когда я не вкалывала на промзоне и, соответственно, все дни были посвящены мыслям на эту тему. Тогда я написала статью, которая вышла в «Нью Таймс» — «Дело принципа». Про то, что сейчас, кажется, мы разучились жертвовать собой. Я решила в очередной раз, что нет, мне все-таки надо попытаться.

Но я не сразу объявила голодовку, я достаточно долго разговаривала с администрацией. Ходила на приемы к начальнику, к заместителю начальника по режиму. Я пыталась их убедить в том, что это абсолютно нецелесообразно заставлять работать людей по 16 часов в сутки — просто потому что за 12 часов они сделают то же самое, просто из-за того, что они выспятся. И та же самая норма, если они так настаивают, будет дана этими людьми.

— То есть, ты их уговаривала на эксперимент?

— Наверно, можно и так это описать.

— Расскажи про них.

— Кулагину, начальнику,  где-то лет 45 или 50. Похож на Путина — жестами, манерой разговаривать. Это вообще такая интересная штука у российских чиновников — они пытаются копировать образ своего вождя, своего начальника. У Кулагина это получилось отлично, процентов на 90%. Он такой совершенно сухой человек, мало интересуется вопросами быта заключенных. Его интересуют  вопросы промзоны, заключения договоров на пошив продукции. Готовность мастеров-заключенных заставлять вкалывать рядовых заключенных максимальное количество часов. Преимущественно это они и обсуждали на техдиспетчерских, на планерках.

А мастера поступали очень жестоко, соревнуясь между собой, кто из них заставит свой отряд работать дольше. Мой мастер Спирчина Альбина конкурировала с мастером соседней ленты. И та, и другая лента работали по 16 часов. Но мастера ходили к начальнику и постоянно просили его подписать документы, чтобы очередной выходной был опять же рабочим днем. Они это делали из собственных интересов — им тоже были некоторые поблажки со стороны начальства. А начальник колонии мог изображать из себя такого душку, который идет навстречу интересам заключенных и разрешает им работать в выходные дни. Конечно, обычные осужденные совершенно этого не просили.

— Но эти мастера — они же тоже заключенные.

— Они имеют гораздо больше воли, чем остальные. Могут себе позволить завалиться  в готовую продукцию и поспать, сколько хотят. Могут выйти из цеха. Покурить. Зайти в соседний цех. Прогуляться по промзоне. Некоторые имеет уникальную возможность бить других осужденных. Есть специальные отряды, специальные бригады, в которых это совершенно официально дозволено — пресс-отряды.

— Они идут на то, чтобы унижать и подавлять остальных, ради этих преимуществ?

— Они с удовольствием это делают. Когда люди понимают, что у них есть полная, неограниченная власть, многим свойственно эту власть проявлять максимально. Так или иначе, обычно мастерами, людьми, сотрудничающими с администрацией, становятся не очень далекие люди — но чаще всего тупые и жестокие. И им нравится реализовывать свою жестокость. Даже то, что они могут подавлять тех людей, которые в чем-то честнее их, в чем-то этически выше их. Очень им приятно нарушить… красивое. Именно таким категориям граждан дает добро  тюремная система России. Такая идет перековка.

— Сколько этих бригадиров было на ваш лагерь?

— Я думаю, что порядка 15 штук. Плюс дневальные, которых тоже где-то штук 10.

— А всего заключенных было около…

— Восьмисот.

— Значит, был еще актив? Поддержка?

— Да. Те люди, которым выгодно общаться и прислуживать всячески — не обязательно в хозяйственном смысле, в психологическом тоже. Они и есть опора изначального актива — дневальных и бригадиров. Кто-то имеет власть, а кто-то из них хочет присоединиться к людям, которые имеют власть. Это средство выживания в тюрьме. И вот этот второй слой актива тоже осуществляет контроль  и исполнение угнетения  в этой системе

— То есть даже не за преимущества, а за шанс преимуществ в будущем?

— За шанс прикоснуться к преимуществам, которые есть у некоторых людей. Лена, в том месте, где я сидела, выжить реально сложно. Достаточно много людей стараются к ним присоединиться. Они могут говорить тебе: «это отвратительно так поступать, так нельзя», но они в большинстве случаев встают на сторону актива, потому что в противном случае их ждут репрессии.

Но еще там были очень настоящие, честные люди. Не благодаря этой системе появлялись, а вопреки. Чаще всего противодействие заключалось просто в молчаливом бойкоте. Потому что какие-то конкретные действия приводили к ухудшению общего положения. На это, за всю историю существования колонии, я не знаю, чтобы кто-то решался. Мне неизвестны такие случаи.

— А в чем заключается молчаливый бойкот?

— Это просто была единственная приемлемая для меня и самая радикальная из всех социальных ролей в этом лагере.  Это полный отказ от поддержи администрации, полный отказ от угнетения кого-либо вообще. Включая тех людей, которые угнетаемы всеми — чистят унитазы, моют самые грязные полы и т.д.

Там нет четкого деления на касты, но, как правило, такими оказываются самые слабые. Там правила просты, как волчья стая. Если ты не можешь наехать в ответ на агрессию, минимально как-то открыть рот, ты переходишь в эту касту. Или если ты не можешь проявить свою власть над другими… Люди, которые по своей природе не властны, в зоне опускаются на самое социальное дно. И они вызывали у меня куда больше симпатии. Если ты поднимаешься в социальной иерархии, это значит, что ты готов угнетать кого-то, кто ниже тебя.

Люди, которые хотели выше подняться, орали на весь коридор: «Так, такая-то! Почему ты сегодня не помыла пол? Почему я должна постоянно заставлять тебя это делать?» А это, в свою очередь, должен был услышать дневальный — то есть непосредственно представитель власти в этом отряде. Дневальный уже оценивал людей, у кого есть голос. В отряде, где все блестело, находили какую-то завалящую печеньку, только чтобы просто докопаться до человека — потому что если ты докапываешься до кого-то, это может добавить тебе статуса.

— Много было самоубийств?

— За мой срок не было, были до меня. Самоубийства распространены особенно в ИК-2 — это колония для неоднократно судимых в Мордовии. Мне трудно представить себе место, где порядки по отношению к человеческому в человеке еще более жестокие, чем в моем ИК-14. Но вот ИК-2 — это действительно такое место. Я слышала рассказы о красной боксерской перчатке, которая есть у начальника учреждения. Я видела тех людей, которые выезжали из Мордовии и с ИК-2 в лечебные  учреждения в Чувашию. Чувашия посреди всех прочих регионов уголовно-исполнительной системы вовсе не славится либеральностью — там достаточно тоже тяжело жить, работают тоже по 12 часов в сутки, режим там достаточно строгий. Однако люди уезжали в Чувашию с такими счастливыми лицами, как будто освобождаются.

Я очень серьезно думала, как же все-таки можно совершить более радикальный жест, чем отмораживание.  В этом Машин опыт меня, конечно, очень сподвиг (Мария Алехина голодала 11 дней — Е.К.). Потому что Маша действительно проявила чудеса стойкости. И вопреки всем принятым социальным моделям, ролям в колонии показала, что можно сделать все совершенно по-новому, можно совершить радикальный жест, идущий от самого сердца, попытку вопреки, может быть, здравому смыслу, такой жест этического безумия, когда ты не можешь иначе. И я всё время понимала, что просто не смогу подходить к зеркалу, если я не попытаюсь этого сделать.

И я придумала план, как можно обезопасить женщин своего отряда от репрессий. В тюремной системе есть такое правило, что если человек берет голодовку, то «при наличии возможностей» его изолируют от всех остальных. И изоляции надо было требовать совершенно обязательно, чтобы уберечь отряд. То есть я должна была полностью себя исключить из жизни колонии, куда-нибудь запереться, чтобы у администрации не было желания попытаться опять сломить меня через демонстрацию того, что произойдет с людьми рядом со мной.

Летом я уезжала на суд по УДО в Саранск, и я встретилась на Потьме с девочкой из СУСа (строгие условия содержания — Е.К.). Там еще были девчонки из этой ИК-2, они рассказывали ей про свою колонию. А ей предстояло три года своей жизни провести на этой ИК-2, я видела её глаза... Я дала ей обещание, что я попытаюсь что-то сделать…

—  Прямо сказала ей?

— Да. Она говорила, в свою очередь, что тоже попробует что-то поменять там изнутри. Я ей рассказывала, что будет страшно, что ИК-2 — это даже не ИК-14. Но она была в тот момент полна решимости, это была такая очень боевая девчонка. И мне ничего не известно о её судьбе в данный момент. Мне бы хотелось послать к ней адвоката, я не знаю, захочет ли она выйти к этому адвокату или нет. Но ничего не было слышно о ней, по всей видимости, её все-таки сумели убедить в том, что она не переломит эту систему. Но мне бы хотелось наладить с ней диалог.

А потом поступили просьбы со стороны некоторых женщин в колонии, со стороны осужденных из моего отряда. Они приходили ко мне, как будто я была представителем какого-то другого мира. Может быть, в некоторой степени это действительно так, поскольку опять же поддержка с воли достаточно сильная у меня была, и все были об этом осведомлены. И постепенно эта их вера передалась и мне. Изначально никто мне этого не говорил, было просто запрещено общаться со мной, и соответственно…

— С первого дня?

— По большей части боялись ко мне подходить. Но постепенно — народ имеет свойство размораживаться — и ну вообще как-то удалось сломать некоторые стереотипы, которые были созданы. Люди видели, что во мне нет ничего страшного. Постепенно стали тянуться, даже несмотря на запреты. Кто-то передавал записочки с просьбой, кто-то просил познакомить с моими адвокатами, и я это делала. Кто-то просил совершенно нерациональные вещи: «Пожалуйста, не называй ни в коем случае моего имени, не называй моего дела, не называй моего отряда, но, пожалуйста, помоги. Меня не отпускают по УДО, потому что я хорошая швея». У нас в колонии обратная ситуация — если ты хорошо шьешь, то тебя не отпускают, потому что это выгодное производство. Однажды при мне начальница отряда на промзоне отчитывала женщину, которая готовит списки на поощрение, для тех, кто перевыполнил норму: «Как ты могла сделать это? Ведь ты же знала, что у неё подходит срок УДО! А вдруг она уйдёт. И сейчас я провела эту благодарность, я не заметила сама, — начальница отряда говорит. — Я не заметила сама, что у неё подходит срок УДО».

В тот раз благодарность той девочке прошла, но колония так и не предоставила положительное на УДО, они предоставили отрицательное. У неё было три поощрения за время её срока, ни одного выговора. Но «мы не рекомендуем освобождать такую-то, поскольку мы считаем, что она ещё недостаточно исправилась». Она была действительно очень хорошая, старательная девочка из Пензы. Она реально хотела уйти к своим детям, у неё двое маленьких дома.

— Как зовут ту начальницу отряда?

— Судьина  Ирина Николаевна, жена того самого Судьина, который отбирал у меня воду, когда я была в камере ШИЗО во время голодовки. Вообще в Мордовии очень развиты семейные подряды.

— Сколько дней ты голодала?

— Девять дней получись. Потом пошли какие-то совершенно чудовищные проблемы со здоровьем. Я совершенно не ожидала, что окажусь так слаба. Ну, у тюремных врачей расхожая фраза: «Ты не на курорте, естественно, у тебя состояние здоровья отвратительное, это очевидно и без всякой голодовки». Но, во-первых, была проведена проверка уже из Москвы, Совета по правам человека при президенте, а во-вторых, я получила гарантии Лукина, что будет мониторить ситуацию. Что будет проведена еще проверка, что мне будет обеспечена безопасность. Я решила снять голодовку, потому что врачи уже требовали перевести меня в реанимацию. Я решила, что если я сдохну здесь, это будет не очень полезно для всех.

Я сказала, что приостанавливаю голодовку. И меня просто как мешок загрузили в машину, и из тюремной больницы повезли обратно в колонию №14. Вдогонку мне орали о том, что я еду на колонию №13, где безопасность мне будет обеспечена. И тут опять ИК-14... Ну, я опять объявила голодовку. Меня вели по территории колонии в ШИЗО — там у нас «безопасное место», девочки из участков кричали: «как ты?»,  я их спрашивала: «как вы?». Они сказали, что у них тут «всё лучше», меня это так согрело. Они, видимо, решили, что я пошла на какой-то совершенно безумный жест. И они все до единой были уверены, что это приведет меня к чему-то совершенно страшному. Никто из них не был уверен, что я смогу выйти из этой истории хоть сколько-нибудь адекватным человеком, они знали, что такое наша администрация и на что она способна. Они пытались меня всячески ободрить, а ОБ-шники (отдел безопасности), которые меня конвоировали, очень сильно их заглушали, но они всё равно, кричали «Надя молодец», «мы переживаем за тебя», рискуя собой.

…Но да, там были такие персонажи как Женя Хасис, которые занимали совершенно так сказать «провластную» позицию.

— Как ты оцениваешь её поступок?

—  Наверное, я не имею права оценивать её поступок, потому что её срок 18 лет. Не будем обсуждать, что она совершила, сам по себе такой срок для человека — это страшно. Но я не стою перед этим выбором и никогда не стояла, поэтому я совершенно не представляю, что творилось в её голове. Но она поступила, с моей точки зрения, очень гадко… (смеётся) Ох, всё-таки я сказала это. Но осуждать её я не могу. Просто она говорила очевидную неправду. Она говорила про эту колонию то, что является, может быть, таким промоутерским роликом Кулагина и Куприянова (заместитель начальника колонии), но ни в коем случае не отражает реальное положение дел.

Этап

— Когда тебя отправили на этап?

—  На следующий день утром. Но до этого начальник колонии пришёл ко мне, совершенно с другим лицом, чем обычно, и пытался со мной договориться. «Я переведу тебя в тот отряд, который ты хочешь, я переведу работать, куда хочешь, только давай сейчас не будем объявлять об этой голодовке». Я сказала «нет». И всё, на следующий день внезапно меня повели на этап.

—  Как это выглядит?

— Это автозак, это решетки, это гора сумок... Потьминская пересылка, дальше Челябинск, Омск, Ачинск, Красноярск. Потом осужденные, так оценивали этот маршрут: «Тебя провезли по самым красным тюрьмам России».

Омск — это действительно такое, наверное, самое красное учреждение, которое я видела. Когда тебя ведут по двору СИЗО, тебе не дозволяют перемещаться рядом с твоим же конвоем, а заводят в коридор из колючей проволоки. Ты заходишь, цепляешься за эту колючку сумками. За тобой закрывают дверь на ключ. И ты идешь параллельно с людьми, которые идут нормальным образом снаружи, а ты как собака — под колючей проволокой.

Ни в одном другом дворе СИЗО я такого не видела. Но сильнее меня испугало, когда я из окна услышала какой-то хор роботов: «Здравствуйте, гражданин начальник!» Отработанные слоги, ритм, понятно, что их мучили, когда учили вот эту присказку. Даже в Мордовии мы здоровались просто хором: «Здравствуйте!» А там была какая-то дикая давняя тюремная традиция. Я в Омске выяснить у местных оперов и начальников, зачем они заставляют так себя  называть. Любой инспектор, которого я обязана так приветствовать — он ни в коем случае не является моим начальником, он просто сотрудник уголовно-исполнительного учреждения. У них еще был образец рапорта: каждый раз, когда они заходят в камеру, надо было повторять два раза, в начале и в конце «Здравствуйте, гражданин начальник». Заканчивалось так «Осужденная такая-то рапорт сдала. Здравствуйте, гражданин начальник!» Мне так и не показали никаких документов федерального значения о том, почему я должна говорить такое.

Там было много необъяснимых усилений режима. Ты стоишь на проверке — всегда «руки за спину». Есть закон 189 про СИЗО. Нигде там написано, что ты должен так стоять! Но когда я пыталась руки из-за спины убрать, на меня гаркали. Тогда я пошла по всем этим местным инстанциям с требованием объяснить мне, почему я должна это делать. В итоге они принесли мне официальное извинение за действия сотрудников. Может быть, впервые прочитали закон?..

Там еще совершенно запрещается сидеть на кровати — с утра до отбоя. До 23 часов ты должен сидеть на скамеечке. Есть люди, которые годами сидят в этом СИЗО, судятся. И годами сидят на этой скамейке. И они даже не облокачиваются на спинку кровати, потому что если их осудят, то выговор «за кровать», оставшийся в деле, лишит их УДО.

Но поскольку я опять-таки девочка режимная и вообще ботаник, время я там провела не так и плохо. Я просила все-таки сотрудников учреждения выключать принудительное радио в камере. В итоге они сделали послабление и позволили мне самостоятельно регулировать громкость. А те инспекторы, которые не знали, что мне это было дозволено начальством учреждения, спрашивали: «Что ты делаешь?!»

С утра до вечера читала Шаламова; мне кажется, это отличное место для того, чтобы прочесть Шаламова.

Сейчас

— Когда я увидела Машу… Ну, первое, что я ей сказала: какая ты маленькая, как они могли держать там в колонии.

— Вы ходили делать маникюр сегодня?

— Ну да. Лак в зоне под запретом везде. Ножниц у нас в Мордовии не было,  приходилось грызть или обтачивать. А в Красноярске были ножницы, и щипчики. Очень все зависит от региона.

(…) Ну да, пальцы на швейке прошивала. Каждый там прошивал. Ну как, иголка протыкает ноготь сверху и застревает внутри, в подушечке пальца. Это чудовищно. Ты в какой-то момент не понимаешь, что происходит, не можешь выдернуть палец из этой массивной машинки… Но палец зарастает, ноготь обновляется, ничего и не остается, совсем бесследно, смотри.

— Идея про правозащитную организацию — твоя? Маши?

— Ну, у нас все как всегда произошло естественным образом. Мы просто обе для себя решили, что будем продолжать. Сейчас я не буду подробно рассказывать. Скоро запустим сайт, выложим все, что уже есть. Будет называться «Зона права». Можно по-разному ударение поставить.

— Когда ты видела Геру?

— Летом, на свидании. Ей в колонии понравилось, как ни странно. Очень увлекалась вещами вокруг, нашей формой, видимо, она воспринимает это как экспонаты.. Но она маленькая, ей тяжело давалась дорога до Мордовии. Она уже знает, что я на свободе. Скоро увидимся. Уже вечером в четверг, если она проснется, когда я приеду.

— У тебя есть люди из зоны, с которыми ты продолжишь дружить?

— Однозначно. Есть люди, по которым я скучаю, есть люди, с которыми я хочу встретиться. Кто-то из них уже освободился, и я пересекусь с ними. Мы сейчас еще в разных городах все, но я бы очень хотела их всех в Москву подтянуть. У нас там интересные планы подергать Мордовию... А кого-то я поеду встречать в Мордовию и в Красноярск.

— Pussy Riot живы?

— Живы, конечно. Это же идея. Спрашивают: группа будет жить? Так она уже живет. Мне даже кучу раз говорили: почему ты группой называешь, когда это уже движение. Так вот, нам было бы глупо говорить от имени движения, которое уже нам реально не принадлежит.

— Новую песню слышала? «Путин зажигает костры революций».

— Я думаю, у нас будет время. Говорят, она очень попсовая и прикольная.  Меня интересует попсовое направление. Попсовые штуки волнуют, совсем простые, понятные большому количеству людей.

— Если сейчас вспоминается панк-молебен…

— Я уже достаточно сильно абстрагировалась от него, потому что просто не могу  думать бесконечно об одном и том же … Поэтому сейчас я попросту уже не думаю. Потом вся эта тема, в которую мы с головой влипли — в религию — хотелось бы уже ее задвинуть на второй план и заниматься какими-то другими вещами.

— Правозащита сможет стать «другими вещами»?

— Она уже стала в какой-то степени. Мы начали делать что-то в колонии, и теперь этому есть логичное продолжение… Все это время могло бы стать потерянным, но таким не стало.

Беседовала Елена Костюченко
Специальный корреспондент
Красноярск — Москва

Пикет в поддержку российских сирот,

Posted: 26 Dec 2013 03:01 AM PST

В субботу 28 декабря с 14 до 15 часов на Тверском бульваре у памятника Тимирязеву состоится пикет в поддержку российских сирот, которых не успели усыновить американские родители.

Так организаторы отметят годовщину «закона Димы Яковлева», или «закона подлецов», который был принят Госдумой в ответ на закон Магнитского.

Уведомление в Префектуру направлено, акция согласована.

«Организаторы далеки от мысли, что пикет поможет детям уехать к любящим родителям, справедливо считая, что если что и поможет — так это только решение Европейского Суда по правам человека», — пишут организаторы акции.

Прыгнуть выше головы

Posted: 26 Dec 2013 02:01 AM PST

Он отвоевал у боли и болезни яркую, успешную жизнь. И еще написал книгу под названием «Как быть счастливым»

Фото из личного архива

Я профессиональный спортивный маньяк, и я уже давно не смотрю по ТВ ничего, кроме спорта. Спорт интересен мне весь, от лыжных гонок до водного поло, от хоккея до шахмат, от бокса до биатлона. Я видел с трибуны и по ТВ тысячи спортивных соревнований, и ни одни Олимпийские игры последних десятилетий не прошли мимо меня, и в памяти моей живы сотни спортсменов, уже давно ушедших с арен и забытых публикой. Среди них есть любимые, есть великие, есть обладатели потрясающих рекордов и многочисленных медалей, но самый удивительный среди них — один. Его зовут Скотт Хамильтон, и в 1984 году он стал олимпийским чемпионом в фигурном катании.

Я помню собственное недоумение, когда впервые увидел его на льду. Низкорослый человечек с большой яйцевидной головой и узкими плечами ребенка, кудлатый, кривоватый, в больших черных ботинках и в черном костюме, который без единой морщинки обтягивал его тщедушное тело, он выглядел странно и даже жалко на всемирном спортивном конкурсе фигуристов-красавцев. Он был немногим выше бортика, и его курносое лицо с высоким лбом казалось лицом человека, пережившего болезнь. Но все это только до того момента, когда он, хладнокровно выждав паузу и разогнав себя внезапно сильными движениями ног, не выехал на середину льда и не начал программу. Мгновенно набрав скорость, он тут же, без предисловий, открыл огонь, то есть зарядил серию прыжков. Он взлетал на пару метров, словно весил не 60 кг, а 60 граммов, и закручивался в воздухе с дикой скоростью, так что в глазах мелькали его белые кисти рук, вжатые в черную ткань. Он выпускал прыжки как очередь из пулемета, так-так-так, один за другим, этот заморыш и кузнечик. Рот зрителя открывался сам собой и оставался в таком состоянии до конца его прыжкового бенефиса.

В детстве Скотт Хамильтон болел полиомиелитом, к которому прибавился еще целый ворох тяжелых заболеваний. Счастьем было то, что врачи спасли его, а приемные родители выходили. Этот мальчик с непропорционально большой головой и недоразвитым телом был обречен на отсталость по всем направлениям: в спорте, в учебе, в жизни. Но как бы не так! Он встал на коньки, научился кататься и начал прыгать. У него был дар прыжка, он прыгал из любых позиций, не готовясь, не собираясь с силами и мыслями, как это делали другие спортсмены, которые, заходя на прыжок, брали секундную паузу для сосредоточения. И в этой паузе всегда чувствовалась тревога перед рискованным предприятием. А Скотт Хамильтон взлетал без секунды промедления и приземлялся с абсолютной надежностью. Дело даже не в том, что он никогда не падал, дело в том, что, глядя на его высотные отточенные прыжки, — вы понимали, что он не может упасть.

На Олимпийских играх 1980 года в Лейк-Плэсиде тщедушный Скотт Хамильтон нес большой флаг Америки. Это само по себе уже было наградой его мужеству и упорству. Но он не нуждался в снисхождении, ему нужны были не скидки на болезнь, а победы. Скотт Хамильтон, инвалид из палаты неизлечимых, маленький страдалец с задержками в росте, с дефектами генов и костей, в 1980—1983 годах трижды подряд выиграл чемпионат мира. После победы на Олимпийских играх в Сараеве он еще раз выиграл чемпионат мира, словно спрашивая на прощание нас всех: «Вы поняли? Вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОНЯЛИ?»

Мы поняли, но он, и уйдя из спорта, продолжал настаивать на своем, тем более что жизнь давала ему для этого все возможности. Как будто полиомиелита в детстве было мало, в средние годы жизни он заболел раком — и победил рак. С юности считалось, что он слишком хрупкий, чтобы иметь семью, но он женился, и у него родились дети. Он продюсировал ледовые шоу и выступал на ТВ, и вся Америка знала, кто этот невысокий, улыбчивый, лысый человек. Он шаг за шагом отвоевывал у боли и болезни не просто жизнь, а нормальную, яркую, во всех смыслах успешную жизнь, этот маленький Скотт Хамильтон. И в придачу еще написал книгу под названием «Как быть счастливым» (имея все основания быть несчастным).

В его программах на льду никогда не было ничего, кроме нарастающего темпа и прыжков. Там, где другие делали пассы руками, он прыгал. Там, где другие подпускали лирику, он прыгал. Он не стремился быть художественным явлением, не работал над артистизмом, не восхищал плавными жестами рук или изысканными позами, позаимствованными из классического балета, не заказывал у модельеров яркие эффектные наряды — он просто выходил на лед в своем незамысловатом костюмчике, несся с нарастающей скоростью и прыгал раз за разом, прыгал, сколько хватало времени, прыгал с наслаждением и азартом, а иногда, для разнообразия, вдруг закручивал свое худенькое тело во вращениях так, словно ввинчивал его с сумасшедшей скоростью в жидкий, плотный, начинающий гореть воздух. И публика вставала.

Алексей Поликовский
Обозреватель

Толоконникова и Алехина в письме Ходорковскому назвали «честью» возможность совместной работы за пра

Posted: 26 Dec 2013 01:01 AM PST

Освобожденные по амнистии в честь 20-летия Конституции РФ участницы группы Pussy Riot Надежда Толоконникова и Мария Алехина обратились с ответным письмом к бывшему «заключенному №1», экс-главе ЮКОСа Михаилу Ходорковскому. Текст письма они полностью приводят в Facebook.

Поздравляя Ходорковского с освобождением, Толоконникова и Алехина замечают, что «были еще детьми» в момент ареста бизнесмена. Поддержка Ходорковского во время отбывания наказания в колонии была для девушек «невероятно важной».

Напомним, 24 декабря к Алехиной и Толоконниковой с приветственным письмом обратился сам Ходорковский. В письме он назвал самым важным — не затаить злобы и ненависти на гонителей.

«Освобождение политзаключенных делает власть хотя бы немного гуманней. Главное, теперь, наверное, найти в себе силы, чтобы не оставить в сердце ненависть и злость после тяжелых испытаний тюремного заключения».

Отвечая Ходорковскому, Алехина и Толоконникова пишут, что «жизнь, проведенная в колонии, не оставляет злости, но побуждает нас действовать. Сделать так, чтобы право перестало быть для заключенных пустым звуком  теперь наш долг».

«Нам хочется верить в то, что и Вам, и нам удастся претворить свой опыт взаимодействия с тюремной системой России в провоцирование позитивных сдвигов в области соблюдения прав человека в нашей стране. Для нас было бы большой честью, если у нас с Вами получилось найти какие-либо точки соприкосновения в правозащитной работе», — выражают надежду девушки.

Полный текст письма выглядит так:

Дорогой Михаил Борисович!



Искренне поздравляем вас с освобождением! Для нас, бывших еще детьми, когда Вас заключили в тюрьму, Ваш выход на свободу — важнейшее событие.

Для нас все эти два тюремных года была невероятна важна Ваша поддержка. Жизнь, проведенная в колонии, не оставляет злости, но побуждает нас действовать. Сделать так, чтобы право перестало быть для заключенных пустым звуком — теперь наш долг.

Нам хочется верить в то, что и Вам, и нам удастся претворить свой опыт взаимодействия с тюремной системой России в провоцирование позитивных сдвигов в области соблюдения прав человека в нашей стране. Для нас было бы большой честью, если у нас с Вами получилось найти какие-либо точки соприкосновения в правозащитной работе.

С пожеланиями успехов и достижений во вновь обретенном большом мире, Маша и Надя.

ОТСЮДА
Автор: на

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Подписаться на: Комментарии к сообщению (Atom)